Мой блаженно почивший в 2000 году на 86-м году жизни старец, — игумен Великой Лавры Св. Афанасия архимандрит Филиппос, — постригший меня в монахи и примером своей жизни показавший мне, каким должен быть настоящий старец и настоящий монах. Его же памяти эту он-лайн книгу и посвящаю.
Это был великой силы духа человек, редкий подвижник, обладавший удивительным даром слова и отеческого наставления. Поразительнее всего было, что этот могучий дух жил в крайне тщедушном теле, постоянно понуждая это немощное тело к великой аскезе.
За те четыре года, которые я был при нем, ни разу (!) не видел его сидящим на службе в стасидии, хотя агрипнии (всенощные) у нас длятся по 10, 12 и более часов. И в определенные моменты богослужения монахам сидеть позволяется.
А ведь у него была искалечена нога и последняя стадия рака простаты. Причем на службе всегда имел вид бодрый и благостный. Разслабиться же себе позволял он только в келье, когда никто его не видел. В ней он все время лежал, тихонько постанывая в кровати, вставая только для чтения Евангелия, которое, опять же стоя, читал каждый день, и для того, чтобы парить тонюсенькие свои ножки в ванне с лавровыми ветками, приносить которые было моим каждодневным послушанием.
Также удивительно сочетались в нем строгость и любовь, простота и величие. Он никогда меня не хвалил, но наказывал частенько, однако любовь его я чувствовал даже тогда, когда получал от него, как у нас говорят, канон (епитимию). Был он, как и подобает быть игумену, властным, но, если по делу, позволял возражать себе и противоречить.
Он действительно нас, своих чад, воспитывал, не жалея наши немощи, но думая о нашем спасении. Хоть и очень любил всех нас, но никогда не был добреньким, потакая нашим страстям, и послабление давал только тогда, когда видел, что искушения испытуемый уже не может понести. Иногда это вызывало у меня такую брань на него, что своих помыслов стыжусь до сих пор.
Помню как-то уже перед самой его кончиной прошу благословить меня сходить в Пантелеимонов монастырь. А для меня тогда это было настоящим праздником и великим развлечением, так как отпускал меня герондас из монастыря два раза в год — в Светлую седмицу на Крестный ход в Карею и Ивирон и на праздник Св. Великомученика Пантелеимона в Русский монастырь. А в том 2000-м году никуда сходить мне не посчастливилось, потому как старца постоянно возили в Салоники в больницу, и патер Софрониос, его келейник и 1-й екклесиастикос (по-нашему пономарь) ездил постоянно с ним. А так как я был 2-й экклесиастикос, мне приходилось всегда оставаться в монастыре. И вот как-то они приехали в очередной раз из больницы, и я с полной уверенностью, что герондас меня отпустит, спрашиваю его благословения на отлучку.
— Да, дитя мое, — отвечает старец — ты в этом году один столько времени в церкви пономарил и не ходил из монастыря никуда. На пас, на пас. Эхис евлогия. (Пойдешь, пойдешь. Имеешь благословение).
Обрадовался я, естественно, и тут слышу:
— Ан ден θа пас, эхис дио эвлогиес. (А если не пойдешь имеешь два благословения).
Я, понятное дело, тут опешил.
— Геронда, — говорю — что за дела? Что ты меня путаешь? Говори, благословляешь или нет! Разве в год раз из монастыря отлучиться не могу?
— Да, да. Что ты, что ты? Конечно, благословляю. Вижу как ты разстроился. На пас, на пас. Эхис эвлогия.
— Ну, слава Богу!!!
Уже руку ему поцеловал и только к двери направился слышу опять:
— Ан ден θа пас, эхис дио эвлогиес!
Меня прямо подкинуло.
— Старец, ты что издеваешься?! Сколько можно?! Не хочешь отпускать — говори прямо. Зачем ставишь меня в какое-то положение непонятное? Одно благословение… Два… Что за шантаж какой-то?! И ведь никуда-то прошусь… В монастырь…
Старец мне:
— Успокойся, дитя мое, успокойся. Я действительно палку перегнул. Ты и впрямь устал уже. И душе утешиться нужно, с земляками повидаться. Эхис евлогия! На пас, на пас.
— Эвхаристо поли [благодарю очень], геронда, что хоть понял меня. Нельзя же так сурово, нужно и послабление какое-то давать.
Руку поцеловал и пошел. И только двери за собой закрываю, слышу позади тоненький писк такой:
— Ан ден θа пас, эхис дио евлогиес.
Вернулся и говорю:
— Спаси тебя Господь, старец, за твою щедрость. Остаюсь с твоими двумя благословениями.
И ушел.
А самого помыслы на старца прямо одолевают: и такой он, и сякой!.. До сих пор вспоминать стыдно… До службы уснуть не мог.
Но когда со службы вышел, такой мир в душе почувствовал! Даже, думаю, Господь показал на короткое время, что есть такое безстрастие. Потому как выше всех подвигов в монашеском делании есть победа над своим желанием: отсечение собственной воли и предание ее воле своего старца. И именно этого добивался от меня мой герондас.
Недолго, правда, состояние это мне, страстями побеждаемому, сохранить удалось…
Очень за эти два благословения старца потом благодарил и просил прощения.
А через два-три месяца герондас мой отошел ко Господу…